Поезд в Олимпийск, отправившийся в путь со станции разгульных "нулевых", прибывает в растерянные, похмельные десятые.
На перроне накрыт длинный стол, крутит углы скатерти зимний ветер, холодеет шампанское в бокалах. Из вагонов выходят гости. Последний, большой праздник режима, больше напоминающий поминки по ушедшему времени, начинает тостовый ход.
Есть у давно и непонятно для чего длящихся режимов жажда – уловить смысл своей жизни, который они, холодные кровью пресмыкающиеся, почувствовать не могут, в чём-то наглядном, большом, монументальном. В том, что можно потрогать руками. Найти смысл, дав ему воплощение, которое убедило бы других и себя, что преступления и жертвы были не напрасны.
Живёт в этих манипулирующих массами режимах жажда к всеобщему и искреннему признанию их блага, необходимости, неизбежности, а значит, основательности. Попирая личность, желают они любви масс. Они хотят быть не просто проходящей строчкой в учебнике, а многостраничным повествованием, увенчанным как короной крупным заголовком.
Построить пирамиду? Несовременно, подражательно, пусто. Возвести памятник? Было Что теперь эти памятники Ленину? Стоят, как в чумном карантине, текут мимо них люди и машины, словно вода вокруг фонарных столбов. Нет вечности, - всё тлен.
Тогда нужно создать что-нибудь грандиозное. Понастроить блестящих зданий, собрать гостей со всех концов Земли, приковать хотя бы на две недели всеобщее внимание. Питаться голубой кровью телевизионного интереса. Забыть об ушедшем времени надежд, о старении, дряхлении власти, взлететь замечательной ракетой, ощутить, прежде чем падать, стремительную скорость полёта. Создать монумент в движении.
Спустя две недели догорят головешки, красные искры праздника, закружатся жалящим пчелиным роем, улетят в закатное зимнее небо. Остынет, успокоится горящее сердце олимпийского костра. Равнодушное, катящееся за горизонт, всё видевшее Солнце, скользнёт слабеющими лучами по уходящей от последнего праздника во мрак ночи стране.
