Коллега Александр Валерьевич Скобов, историк и философ, затронул две очень интересные темы — возможность левой идеи в зависимости от цивилизации и историческая роль антипутинской демократической оппозиции.
Прежде чем говорить, что социализм — во всех своих изводах — давно доказал экономическую неэффективность и неукротимую склонность к сползанию в тоталитарность, необходимо вспомнить, что век назад социализм считался стремлением именно к наиболее целесообразной социально-экономической модели, к справедливому государству и к свободе от господствующего консервативно-клерикального направления, от произвола работодателей и от коррумпированной политики. Точно так же, как спустя три четверти столетия панацеей стал считаться демократический капитализм, а ещё десятилетие спустя — "национальная идея". Поэтому слово "социализм" я в данном тексте применяю исключительно как обозначение желаемой идеальной модели общественного устройства. Тем более что мой постоянный читатель и слушатель по Радио "Свобода" знает, что я постоянно сравниваю российскую независимую либеральную оппозицию с западноевропейским социал-демократическим движением 70-80-х годов позапрошлого века.
Только пережив опыт тоталитарного социализма, мы со всей четкостью понимаем, почему западные социалисты, российские социал-демократы (меньшевики) и даже наиболее образованная (вестернизированная) часть большевиков считали доктрину построения "социализма в одной стране — России" — опасной ересью против марксизма. И дело даже не в тезисах об угрозе реставрации в результате мифической интервенции объединенного буржуазного Запада и не в неизбежной милитаризации страны в условиях геополитического противостояния Польше и Британии. Было понимание, что построение социализма — это экономическая и политическая монополизация, и неизбежная фаза революционной диктатуры. Противостоять превращению страны в условиях такой монополизации в квазисамодержавную деспотию можно было только в условиях прочных демократических традиций, навыков гражданского общества и воли к поддержанию идеологического и политического плюрализма и соревнования даже в рамках однопартийности, однопрофсоюзности, одноработодательности и прочих "одно"… Что рабочие, вчерашние выходцы из сравнительно недавно крепостной и клерикальной деревни, принесут в правящую партию привычные социокультурные стереотипы — было понятно. Собственно, сталинизм и стал эксплуатацией такой инерции, заменив феодальную империю империей идеологической, церковь — партией, всесильных, надправовых жандармов — ОГПУ, посткрепостную общину — колхозами.
Противники "моносоциализма" (простите мне этот дикий термин, которым я обозначаю превращение революционного режима в тоталитарный) полагали, что избежать его можно только при одном из следующих условий.
Первое: победа социалистической революции происходит после десятилетий буржуазно-демократического развития, когда развитие гражданского общества, свободная конкуренция различных моделей собственности — частной, национализированной, муниципальной, кооперативной, свободные профсоюзы, опыт мощной легальной левой парламентской оппозиции, воспитают поколение, которое сохранит приверженность демократическим принципам и в условиях, когда у государства и правящей партии будут все теоретические возможности для создания того, что потом стали называть тоталитаризмом.
Второе: российская социалистическая революция становится лишь частью мировой (общеевропейской) и пролетариат (т.е. политизированное рабочее движение) Германии, Англии, Франции, Италии, Швеции, Швейцарии, имеющий полувековой опыт политической и профсоюзной борьбы, возьмёт отсталую "кондовую Русь" на социальный буксир, интегрирует в сообщество развитых народов, имеющих по меньше мере вековую традицию приверженности ценностям прав человека.
Ни одно из этих условий выполнено не было, и большевизм стремительно превратился в имперский тоталитаризм. Кстати, вина за это не только на большевиках. В России "февральские либералы" поддержали попытку военного переворота, разрушив демократический консенсус, а в Италии и Германии рабочее движение поддержало обе разновидности тоталитаризма — коммунистический и фашистский.
Полтора столетия истории массового левого движения показало, что сохранять демократический характер оно может только в западноевропейских социумах. Можно сказать, исключительно в рамках "атлантической" цивилизационной модели, включающей Западную Европу, Северную Америку и отчасти наиболее развитые латиноамериканские страны — Мексику, Бразилию, Чили и Аргентину… Во всех остальных случаях победа антибуржуазных революций приводила к реставрации архаических добуржуазных, феодально-средневековых практик. Единственным поводом для исторического оптимизма является формирование за последние три десятилетия правозащитно-демократической оппозиции, выступающей в странах Восточной и Южной Европы, и — главное — Азии, не только против коррупции и авторитаризма, но и против социальной архаики и фундаментализма.
Я готов согласиться с правыми либералами, что на Западе левая идея используется как прикрытие для экспансии государственного бюрократизма, но и на Незападе она просто становится инструментом возвращения к доколониальным цивилизационным пластам. Поэтому левая демократическая идея вне "атлантизма" просто не может существовать, поскольку и представление о плюралистической демократии и даже представление о левости как радикальной форме гуманизма — это феномены сугубо западного, "атлантического" сознания.
С этой темой пересекается и тема российского западническо-демократического и либерального сопротивления путинизму. Путинизм — это действительно одна из аватар раннего гитлеризма.
Погружаться в рассуждения о том, почему нарастание консервативных и потребительских составляющих в позднем сталинизме превратили его в "советский (левый, антибуржуазный) фашизм", а путинистские попытки создать "рыночный сталинизм" объективно стали сдвигать общество к нацизму, я не сейчас не буду. Это — отдельная сложная тема.
Скажу только, что южно- и центрально-европейский фашизм, а также ранние стадии, но уже "государственного", а не партийно-революционного нацизма — это промежуточная фаза между тоталитарным социализмом и буржуазной демократией. Поэтому любое коммунистическое общество европейского типа спонтанно эволюционирует в сторону фашизации — объективно нарастают тенденции индивидуализма, культурного консерватизма, допустимости рынка и социальной дифференциации, замещение коммунистического утопизма национализмом и традиционализмом. Такое имманентное движение из квазиархаики в псевдосредневековье. Обратный же рывок из демократического капитализма в левый тоталитаризм (неосталинизм), если он не очень силён, выдыхается на полпути — где и "живёт" тоталитаризм правый. Поэтому мы сейчас и копируем южноевропейские и южноамериканские диктатуры.
Перепуганный протестным движением 2011-2012 годов, которое — после отваливания накануне 6 мая 2012 года умеренной части — провозгласило себя Антикриминальной революцией, путинизм действительно стал угрозой мировой безопасности. Прежде всего, потому что цинично перечеркнул европейские границы, показал готовность отказаться от международных договоров и стал рвать все соглашения о безопасности. Государственной доктриной страны стали "особый антизападный путь" и миф о перманентной русофобии Запада и особенно англосаксов. Но этот "последний бросок" на Запад был остановлен довольно мощным внутренним сопротивлением такой авантюристической позиции. На первом этапе — весна-лето 2014 года — основную роль в сдерживании ястребов сыграли придворные (иначе "системные") либералы — изоляционизм, финансовый коллапс, неизбежная "хунвейбиновщина", а в итоге — участь Милошевича и его подручных, их не устраивала настолько, что им удалось предотвратить широкомасштабную "миротворческую" интервенцию в Украину. Путин только в августе 2014 года, перед лицом близкого разгрома "донбасских федералистов", решился на ограниченную криптоинтервенцию, которой хватило лишь на то, чтобы выровнять фронт и оккупировать приграничную степную полосу до Азова. Второй раз те же силы удержали путинизм от войны с Турцией, что объективно привело к сворачиванию операции в Сирии. За два года и демократическая оппозиция понемногу опомнилась от шока "крымнашизма". Разумеется, 10-20-тысячные демонстрации в Москве раз в полгода не могли бы переломить ситуацию. Но огромную роль сыграло распространение антивоенных настроений в европеизированных слоях. В России, в отличие от Германии 80 лет назад, просто не нашлось влиятельных социальных групп, лоббирующих войну. "Изборский клуб", замышленный как мозговой трест реакции и фашизации, выродился в комический "Московский экономический форум", а ветеранов Донбасской войны сперва пристроили наёмниками в Сирийскую кампанию, а тех, кого не удалось уложить под Алеппо и Тадмором (это где античные руины Пальмиры), сейчас спровадят в Карабах…
Поэтому российская демократическая оппозиция (социал-анархистская, либеральная и европейско-консервативная) — это не просто заполошный мальчик, орущий "Волки!" при виде обычного царственного педофила, это уже влиятельное морально-интеллектуальное сопротивление, та самая героическая "тонкая красная линия".
