Во взглядах Юлии Латыниной и Михаила Веллера много общего. Оба автора выступают с резкой критикой современной западной цивилизации. Но как бы с дружественной критикой. Из желания эту цивилизацию защитить и спасти от нависшей над ней угрозы краха и поглощения "новыми варварами", несущими возрождение самой дикой архаики. Оба автора постоянно говорят о том, что главная угроза для цивилизации – внутри. Это захватившее власть коварное меньшинство леваков. Оно ненавидит основы собственной цивилизации. Оно пришло, чтобы ее разрушить. Оно подтачивает ее жизненные силы и готово без сопротивления "сдать" ее варварам. Характерно, что оба автора относят к зловредным "левакам" не только социалистов, но и либералов.
Оба автора считают левацкой саму идею прав человека. Юлия Латынина постоянно повторяет, что ее выдумали коммунисты для прикрытия деятельности врагов западного общества и подрыва его устоев. И не столь важно, что современная концепция прав человека в общих чертах была разработана мыслителями эпохи Просвещения – предтечами либерализма. Что она воплотилась в Декларацию независимости США и Декларацию прав человека и гражданина Великой Французской революции. Что легла в основу либеральной концепции правового государства. Ведь, как уже и было сказано, Латынина с Веллером относят либералов к левакам.
Резон в этом есть.
Слова "левые" и "правые" появились в политическом слэнге во время Великой Французской революции, задавшей политическую повестку дня всей Европе на десятилетия вперед.
Эта повестка определялась противостоянием консерваторов, пытавшихся в той или иной мере сохранить феодально-абсолютистский "старый порядок" с его сословными перегородками, дворянскими привилегиями, контролем церкви над жизнью общества, цензурой и т.д. и либералов, выступавших за правовое равенство, гражданские свободы, светское государство, ограничение государственной власти и ее подконтрольность обществу через механизм парламентского правления. Либералы действительно были первыми в истории, кого стали называть левыми. Консерваторы навсегда стали правыми.
В европейских политических представлениях стихийно сложилась шкала степени "левизны" и "правизны". Критерием, положенным в ее основу, стало отношение к общественному неравенству. Чем длиннее список параметров, по которым ты требуешь устранения или хотя бы уменьшения неравенства (он начинается с так называемых базовых, "естественных" прав), чем дальше ты готов зайти в этих требованиях, тем ты левее. Этот критерий не изменился и тогда, когда уже была очевидна историческая победа либералов над консерваторами и политическая повестка стала меняться. На арене появились социалисты, занявшие место левее самых левых либералов, а сами либералы естественным образом сдвинулись к политическому центру.
После этого много чего было. Возникали и распадались самые разные политические комбинации и альянсы.
Менялись линии разграничения, сдвигался политический водораздел, который у каждой эпохи свой. Но никакие перипетии не могли отменить общие генетические корни либерализма и социализма.
Эти корни – в идеях Возрождения и Просвещения. Это вера в человеческий Разум. Это вера в Прогресс. Это благо Человека как высшая ценность. Это стремление освободить человеческую личность от ее подавления социальными институтами Средневековья. В раскрепощении личности и состоит суть процесса так называемой "европейской Модернизации". Да, либерализм и социализм существенно расходятся в понимании методов и конечных целей Модернизации. Но и тот, и другой – идеологии Модернизации. Консерватизм же – идеология Архаики.
Архаика – это ничем не сдерживаемое соперничество за ресурсы и социальные статусы. Это когда такое соперничество – всегда игра с нулевой суммой. Это – горе побежденным! Это когда твой статус определяется тем, сколько конкурентов ты убил или ограбил. Это страх перед любым инаким как потенциальным конкурентом и потому заведомая нелюбовь и враждебность к нему. Это когда по отношению к чужим дозволено все – они не люди.
Архаика – это неограниченные насилие и жестокость. Это неограниченные формы господства человека над человеком. Это свобода подавления человека человеком.
Потому что, когда мы говорим, что отдельная личность подавляется государством или обществом, это все равно подавление одних людей другими людьми. Архаика – это всегда власть привилегированного меньшинства самых сильных и беспощадных.
Преодоление западной цивилизацией архаики состояло в последовательном ограничении насилия над личностью, в выстраивании системы барьеров, защищающих от него личность. За отдельным человеком признали пространство, на которое не распространяется право государства и общества предписывать и запрещать. То есть осуществлять принуждение, насилие. Далее это пространство постоянно расширялось. Ограничивались и формы насилия там, где оно все же санкционировалось. Были запрещены пытки и телесные наказания.
В конце концов, общество пришло к тому, что даже самый отвратительный преступник должен содержаться в условиях, не унижающих его человеческое достоинство.
Появился запрет на жестокое обращение с людьми, независимо от того, хорошие они или злодеи.
Права человека в сухом остатке – это всего лишь запрет на насилие одних людей над другими.
Отрицание прав человека – это утверждение права на насилие одних людей над другими. Когда РПЦ называет права человека "ересью человекопоклонничества", она защищает право одних людей осуществлять насилие над другими людьми. Церковь веками освящала насилие над личностью, как государственное, так и семейное. Вот и сейчас религиозные мракобесы противопоставляют правам человека право господствующей элиты (включая церковную верхушку) навязывать людям определенное мировоззрение и принуждать к следованию определенным ритуалам. Они просто защищают архаику. Они понятны и, в общем, уже малоинтересны.
Куда интереснее Латынина, рассказывающая нам о том, что в фундаменте культуры всех индоевропейских народов лежит культ героя, убивающего зло без суда и следствия. Хотелось бы понять, кого защищает она, когда утверждает, что защита прав человека – это защита прав детей Лорнейской гидры, которых Геракл без суда и следствия лишил мамы? Когда утверждает, что "основная идея правозащиты, защиты прав любого человека противоречит идее правосудия, идее мести и воздаяния, на которой держится человеческая цивилизация".
Вообще-то, первое, что сделали люди при переходе от варварства к цивилизации, это отказались от кровной мести и "принципа талиона" (око за око, зуб за зуб).
Кроме того, мнения людей по вопросу о том, кто тебе Геракл, а кто тебе Лорнейская гидра, могут не совпадать. Например, применительно к часто и не всегда добросовестно используемой Латыниной чилийской истории, мое мнение по этому вопросу прямо противоположно мнению Латыниной. Чтобы люди не поубивали друг друга без суда и следствия из-за подобных расхождений во мнениях, ими был придуман парламентаризм со всем его арсеналом ненасильственных инструментов политической борьбы.
Никто никогда не ставил под сомнение право убивать без суда и следствия вооруженного противника во время войны на поле боя. Если с ним хотя бы не заключено перемирие. Да, договориться о мире или хотя бы перемирии бывает возможно далеко не всегда и далеко не со всяким. Но если бы люди такую возможность вообще не искали, они бы так и не вышли из состояния, при котором убийство без суда и следствия является единственным инструментом разрешения любого спора.
Это и есть общество, в котором твой социальный статус определяется тем, сколько конкурентов ты обманул или убил. Латынина не раз отзывалась о такой общественной модели с брезгливым презрением. Противопоставляла ей современное, свободное от архаики общество, в котором социальный статус определяется знаниями, трудолюбием, "креативностью", творческим вкладом в общую копилку материальных и духовных благ. Правда, не так давно она доверительно призналась своей аудитории, что испытывает определенную симпатию к бандитам. Есть в них что-то от буйных английских баронов эпохи феодальных смут.
Действительно, из кого произошла у всех народов военно-землевладельческая аристократия, как не из племенной "братвы"? Этот класс господствует в любой домодернизационной, то есть еще вполне архаической цивилизации.
И дело в том, что хотя Латынина и прославляет модернизацию на каждом углу, ее собственный идеал лежит в прошлом.
Не так далеко в прошлом, как у крайне правых, но где-то рядом. В том прошлом, в котором только-только вылупившаяся из цивилизации "героев-воинов" торгашеско-потребительская цивилизация была сама еще на три четверти архаична, почти столь же брутальна, завоевательна и не комплексовала сносить целые народы, оказавшиеся у нее на пути. Правда, явно испытывала некоторый комплекс неполноценности перед своими предшественниками. Вперемешку с восхищением и желанием подражать. И социальный статус ее первопроходцев измерялся тем, сколько дикарей-туземцев им удалось обмануть или убить.
Потому-то выработанные современной западной цивилизацией ограничения на насилие и представляются Латыниной "избыточными", ослабляющими давшее ей жизненные силы конкурентное начало и делающими ее легкой добычей для "новых варваров". То же и у Веллера, который в одном из своих блестящих текстов емко, ярко и художественно свел весь исторический спор между правыми и "леваками" к вопросу о том, может ли полицейский при задержании насильника и убийцы "отбить ему яйца". Просто так, чтобы душу отвести. И в этом писатель-философ абсолютно прав.
Вопрос о допустимости нерегламентированного насилия куда более фундаментален, чем вопросы кредитно-денежной и налогово-бюджетной политики.
Тем более, сегодня, когда многие экономические рецепты, бывшие предметом ожесточенной политической борьбы полвека назад, просто устарели. Когда в экономической политике правые что-то заимствуют у левых, а левые – у правых.
В своей критике современного либерального общества Веллер идет дальше (и глубже) Латыниной. Веллер бросает ему упрек в отказе от надличностных ценностей и моральном релятивизме. Тут дело конечно не в том, что западное общество свело смысл человеческого существования к неограниченной возможности получать любые удовольствия и избегать любого дискомфорта. Оно не отрицает надличностные ценности. Но оно признает за каждой личностью право самостоятельно выбирать себе какие-либо надличностные ценности либо не выбирать никаких и вести жизнь овоща.
Западное общество отвергает принуждение личности к принятию той или иной ценностной ориентации. И, да, за всеми существующими системами ценностей признается равное право на существование. Если же носитель тех или иных ценностей сам начинает творить насилие над окружающими, тогда в дело вступает закон, который карает за такие действия, но опять-таки не за саму ценностную ориентацию. Вот это право на свободный осознанный выбор, право для всех (а не только для себя любимого, как любит подчеркивать Веллер) тоже может быть надличностной ценностью, за которую люди готовы идти на костер. Именно эта надличностная ценность цементирует и предохраняет от распада плюралистическое и в целом ориентированное на индивидуальное счастье западное общество.
Похоже, Веллера не устраивает не столько отсутствие надличностных ценностей, сколько данная конкретная надличностная ценность. Свобода индивидуального выбора пугает его, как она пугает любого традиционалиста.
В этом Веллер полностью смыкается с крайне правыми консервативными критиками либерализма, начиная с Жозефа де Мэстра. Он прямо повторяет их, когда утверждает, что подавляющее большинство людей не способно самостоятельно ограничивать собственные эгоистические устремления и потому нуждается во внешнем непререкаемом авторитете. Во внешней принудительной силе, которая не потерпит равноправия разных истин. Веллер много и страстно рассуждает о том, что мировоззрение личности формируется (и должно формироваться) общественной средой. Так из-под вопроса об отбитых яйцах насильника и убийцы явственно проглядывает вопрос об ограничении политических свобод для оппонентов и прочих "духовных скрепах".
Западная цивилизация действительно столкнулась с самым серьезным вызовом со стороны архаики после Второй мировой войны. И оказалась к нему не готова.
У нее нет общего ответа на этот вызов. В силу собственного внутреннего кризиса. Респектабельные "умеренно-левые", давно интегрированные в истеблишмент, несут на челе печать вырождения, как и любой устоявшийся истеблишмент. Многие "несистемные" радикально-левые сами с сочувствием, симпатией и даже надеждой поглядывают на "новых варваров". Не понимая, что если "новые варвары" победят, опрокинут "зажиревшую" буржуазную цивилизацию, в их "прекрасном новом мире" не будет места никаким левым. Это будет страшный, жестокий, крайне правый мир "нового средневековья".
Что касается западных (и прозападных российских) правых, то они предлагают ради отражения угрозы со стороны "новых варваров" немного отступить назад и самим стать немного варварами, отказавшись от излишней толерантности и политкорректности. При этом полемику со своими оппонентами слева они ведут столь агрессивно и непримиримо, что невольно возникает вопрос: а кто для них первейший враг? ИГИЛ, путинская Россия или левые в самом западном лагере? И как к ним относиться? Как к возможному партнеру и союзнику по отражению общецивилизационной угрозы или как к троянскому коню наступающего мира архаики? А может защитникам западных ценностей, прежде чем выступать в поход, стоит зачистить свой тыл от собственных правых?
На самом деле любые попытки и тех и других решительно избавиться друг от друга бессмысленны и вредны. Они – две половинки западной цивилизации, неотъемлемые ее части.
Ибо сама эта цивилизация есть результат исторического компромисса между ценностями традиционализма и ценностями эмансипации. Отказ от этого компромисса ее обрушит. Вот это и сделает ее легкой добычей для "новых варваров". Перспективы же отражения угрозы реванша архаики напрямую зависят от того, насколько и левые, и правые окажутся в состоянии это понять.
