Очень интересную тему почти случайно поднял Станислав Белковский, рассуждая о монархии и о различиях между правом естественным и правом историческим.

Сперва чуть-чуть о монархии. Сторонники концепции, что монархия — надежная гарантия парламентской демократии, деликатно умалчивают, что это наблюдается только в странах северо-западной Европы. На Балканах и во Втором рейхе было совсем наоборот — монархия была декорацией абсолютной власти консервативно-аристократического истеблишмента. Достоинство монархии в том, что в критические моменты монарх может выступить общенациональным арбитром. В переводе на нормальный человеческий язык — это сказать "брек" сцепившимся партиям латифундистов и офицеров с одной стороны и торгово-промышленным, или банкирской и индустриальной...

Всё это удавалось последнему кайзеру и предыдущему испанскому королю, но не удалось нынешнему испанскому королю во время каталонского кризиса. Хотя ещё одно достоинство монархии — это её государственно-конституционная гибкость: можно создавать унии формально свободных стран, при которой нации считают себя суверенными, а держава — выглядит единой при том уровне асимметрии федеративных и автономных статусов, которая невозможна при республике.

Однако в современном западном мире монархии сохраняются только благодаря укоренённым системам неписанного общественного договора, с очень чёткими представлениями о нерушимом уровне гражданских свобод. А эти представления — итог длительной, многовековой борьбы западных народов за конституционализм.

И тут мы подошли к главной нашей теме.

Но ещё одно небольшое, но необходимое отступление. Белковский, с моей точки зрения, неправильно рассматривает знаменитую Папскую энциклику "О новых временах" как доктринальную основу корпоративного фашистского строя. Папе нужно было дать указание церкви создавать католические профсоюзы и партии — в противовес партиям Второго Интернационала, и, одновременно, показать консервативным кругам, что церковь санкционирует тот компромисс с либералами и левыми, на который они вынуждены были пойти. Для этого Папа признал легитимность профсоюзов. Однако по правилам он обязан был говорить на средневековом языке, поэтому для легитимации профсоюзов, с которым не были согласны правые либералы, убеждённые что трудовые отношения — это только двусторонняя сделка, надо было представить профсоюзы как реинкарнацию ремесленных цехов и гильдий, а социальные группы — как органы единого организма. Бывший социалист Муссолини, напротив, совершал "зеркальное" Ватикану — он сложившие институты гражданского общества редуцировал до пародии на средневековую сословную структуру. Церковь заявила, что признаёт либеральную демократию, поскольку она — только новое издание сакрального традиционного порядка, а фашисты — тоталитарное государство строили по лекалам феодализма и абсолютизма.

Белковский обратил внимание на то, что либеральным, точнее либерально-масонским представлениям о естественности прав человека, можно вполне убедительно противопоставить концепции о том, что этими правами человека (и социальные группы) наделяет социум. А тут же включается принцип: кто дал — тот и взял.

Я полагаю, что этот спор возникает из неправильного, но глубоко укоренённого представления о том, что принято называть "диалектика прав и обязанностей". Все тоталитарные и полутоталитарные системы основаны на архаическом представлении о том, что объём гуманитарных и политических прав должен быть пропорциональным объёму социальных обязанностей. В утопиях Хайнлайна — это неоантичная зависимость избирательных прав от службы в армии. В смягчённом виде этот принцип введён в отечественное законодательство — как право на допуск к госслужбе.

В неявном виде эта зависимость уровня разрешённой свободы от статуса была хорошо видна по практике СССР.

После процесса Синявского и Даниэля 1966 года членов творческих союзов не судили за антисоветскую деятельность.

Напиши полвека назад знаменитые Сахаровские "Размышления..." кандидат наук, и он получил бы минимум 3 года лагерей. Хотя на самом деле эти "Размышления..." — стандартная западная либеральная публицистика 1918-20 годов о необходимости гарантий прав человека и свободного просвещения как "антидота" от милитаризма и авторитаризма, и об обеспечении мира и научного и гуманитарного прогресса совместными действиями ведущих демократических государств. Совет безопасности ООН в "Хищных вещах века" братьев Стругацких 1964 года — это и есть эффективно действующее "мировое правительство" Академика.

Однако я убеждён, что зависимость уровней прав и свобод от уровня социальных обязанностей, а на самом деле — уровня социальной ответственности (добровольно взятой на себя или навязанной), исходит из ложных предпосылок. Социальные возможности — производное от социальной ответственности, а уровень ответственности пропорционален уровню социальных возможностей.

Это иллюстрирует пример, приведённый мне проф. И.Г. Яковенко, о праве девушки на эрос, получаемое ею в традиционном социуме в результате вступления в брак. Я же возразил, что все достигшие "возраста согласия", т.е. с точки зрения общественного договора, уже отличающие сексуальные отношения от игры, изначально имеют право на эрос.

Вступление же в брак девушки взамен на совершенно иной уровень социальной ответственности даёт ей возможность на секс в браке. Отметим при этом, что за мужчиной право на внебрачную эротику традиция не только признаёт, но и поощряет. Однако, повторюсь, вступление в брак даёт не ПРАВО, а лишь ВОЗМОЖНОСТЬ легитимной эротики.

Примирить эту схему с теорией "исторического права", я полагаю, даёт возможность моя концепция "открытого кастового общества", сделанная мною на основе представлений Раймонда Луллия о совершенно различных и автономных ценностных системах для различных сословно-классовых групп (сейчас сказали бы "кластеров"). Условно это можно осмысливать в индоарийской кастовой системе с пониманием совершенно различных этических "уставов" в каждом из таких кластеров.

В культурах авраамических религий была сделана попытка навязать всему социуму аксиоматику духовного сословия ("брахма-варны"). Инкарнацией этого стала современная интеллигентская утопия — либеральная или леворадикальная. Военные утопии и различные "фашизоидные" течения исходят из верховенства ценностей военно-аристократического сословия ("кшатрии"). Макиавелли постулировал право правителей ("раджа-варна" как элита "кшатриев") игнорировать Декалог Моисеев.

Другое дело, что в современном социуме "касты" — это открытые системы, которые рекрутируются из подходящих к ним по ментальности. Надо ещё отметить, что эти "касты" — фрактальны, т.е. структурно копируют весь социум: есть свои "брахманы" у "кшатриев" и свои "кшатрии" у вайшья (третье сословие, средний класс) — и наоборот...

Таким образом, следуя строго социально-историческим концепциям права, придётся санкционировать по меньшей мере 4-5 различных правовых систем, а значит и различных пониманий свобод в каждом социуме. Что и было в традиционном обществе.

Когда герой Стругацких в "Попытке к бегству" повторяет избитую советскую формулу о свободе "как осознанной необходимости", он явно имеет в виду не доктринальное оправдание тоталитаризма ("диктатуры пролетариата"), а именно понимание своего статусного долга (свадхармы) как своеобразного "брахмана-кшатрия" будущего — учёного-космонавта-исследователя, "тамплиера" 22 века. Как и для Лютера или Сахарова провозглашение их тезисов — с интервалом в 450 лет — стало их свадхармой.

Я исхожу из того, что, в отличие от возможностей, приобретаемых по мере повышения социального статуса, права берут штурмом.

В примере с академиком Сахаровым остаться безнаказанным после выдвижения программного требования об отказе от главного советского постулата — классовой борьбы на международной арене — это его возможность как трижды Героя Соцтруда. А вот политическое право стать одним из лидеров свободно избранной антикоммунистической парламентской фракции им вырвано в открытой политической схватке.

Права ограничивают как государство, регламентирующее социальную и политическую деятельность, так и общество, регламентирующее социальные паттерны (включая моду и способы пикапа).

И права (свободы), в отличие от социальных возможностей, для всех достигших состояния их адекватного восприятия (т.е. психически здоровых и взрослых) — едины. Сперва это постулировал Моисеев Декалог, а две тысячи лет спустя — интеллектуальные антисословные наработки либеральных масонов. Наиболее чётко это выражено в их знаменитейшем манифесте — "Декларации о независимости Соединённых государств": "все люди рождаются равным и наделены равными правами...". Оппортунизм в применении этой формулы не лишает её универсальности. Права человека как фронт или как экспедиция — всё время продвигается к некоей цели.

Эта лемма, как и все леммы, доказывается от противного. Достаточно допустить зависимость объема свободы (и прав) от социального положения (ранг, объём обязанностей или компетенции) как они немедленно начнут сжиматься... 100 лет назад большевики формально лишили ряд категорий населения политических прав, столь же формально ликвидировав для остальных почти все институциональные ограничения для демократии. Через 18 лет Сталин отменил формальные ограничения, ликвидировав институт "лишенцев". Но одновременно у него было абсолютно покорное и затерроризированное общество.

Что касается западных обществ, то последние 120 лет история их политической жизни — это хроника сопротивления политической коррупции и постоянным попыткам трансформации истеблишмента в "номенклатуру" — унитарную политическую мафию.

Поскольку российский социум стадиально значительно отстал от западного, то у нас необычайно популярны идеи введения разного рода цензов для активного избирательного права. При этом забывают, что существование цензов лишает избираемую власть легитимности. Даже если её легитимность не конституционная, а харизматическая, то всё равно сама возможность принять участие в ритуале партиципации с "сакральной" властью для людей очень важна. В 19 веке общество принимало цензовую систему только учитывая явную перспективу её размывания и смягчения.

Социум не предоставляет новые права по мере своего развития, он предоставляет возможности, а права (свободу) он как раз постоянно пытается ограничить.

Подытожу. Социальные обязанности — это производное от социальных возможностей. И наоборот. А права (свободы) — это завоевания и трофеи в борьбе личностей с государством и социумом, борьбы общества — с государством и правящими слоями, и борьбы этносов и конфессий с империями и церквями.

Поэтической метафорой обретения равных прав и свобод я полагаю знаменитую библейскую сцену драки внука Авраама — Иакова с Ангелом (видимо, с Матуту — Метатроном, входящим во Вселенную от Имени), когда он заставил благословить свой народ... (Просто готовая сцена из сериала "Сверхъестественное"). После этой драки Иаков стал именоваться Израилем (в точном переводе — Богоборцем), но охромел — Матуту ловко сделал подсечку...

Евгений Ихлов

Ошибка в тексте? Выделите ее мышкой и нажмите Ctrl + Enter