Почему у нас все не так, как у людей? Это вопрос звучит слишком часто, чтобы на него не ответить.
"Вы, наверно, не слыхали, гражданин профессор, в Средней Азии есть такое животное, называется верблюд... И был у меня железнодорожник знакомый, вы, наверно, слыхали, товарищ Должностюк, багажный раздатчик". Именно так мы устроены: верблюд появляется в нашем сознании в тот момент, когда о нем начинает рассказывать Должностюк; мы видим верблюда глазами Должностюка и думаем о верблюде головой Должностюка. В ту минуту, когда Должностюк переходит на обсуждение котиков, мы забываем о существовании верблюда, даже если едем на нем верхом. А мы едем. Неизвестно куда, непонятно зачем.
Свалки-полигоны Подмосковья: Волоколамск, Клин, Балашиха и т.д. В первоначальном значении полигон — это участок испытаний, в том числе новых видов оружия. Испытуемый — человек. Тот, кто нюхал или видел, читал или слышал. Разлагающийся мусор выбрасывает в воздух ядовитые газы. Окруженный вонью, полицией и безразличием, задыхающийся Волоколамск посылает Sos! миру и "Риму". Но столица молчит. Москвичи не готовы брать на себя ответственность за мусор москвичей и Москвы. Должностюк критикует. Москву? Нет, протестующих за отсутствие политических требований. Мы единодушно присоединяемся к критике, полигон от нас далеко.
Другой Должностюк, раздатчиков информационного багажа может быть несколько, закрывает проблему смердящего настоящего днем борьбы за цифровое будущее: всякий, кто найдет в себе отвагу, должен запустить бумажный самолет из окна. Нам это нравится, даже из дому выходить не нужно. А то, что символ солидарности с Telegram превращается в мусор Волоколамска аккурат после приземления на тротуаре, это сущий пустяк.
Еще один Должностюк, проживающий где-нибудь в Цюрихе, раздает о геополитике: "В Ереване люди, и в Тегусигальпе люди, в Манагуа тридцать демонстрантов отдали жизни против реформы сферы социального страхования — люди, а в Остене так и вообще — лучшие в мире устрицы..." Хмурит брови, стыдит: "А у нас народ сам залезает в автозаки после уличных акций. Не повезло нам с народом. Нужно быть готовым отдать жизнь за свободу. Сражаться. Не отступать". Он бросает взгляд на цветущий за окном виноградник и поправляется: "Каждому на своем персональном участке". Мы согласно киваем, у нас тоже, как мы думаем, есть шхеры, чтобы переждать, пока те, к кому обращается Должностюк, будут сражаться за нас...
Должностюк, а следом за ним и мы, знать не знаем и слышать не хотим о проблемах участников уличного протеста. Посторонним обычно кажется, что десять тысяч рублей не штраф и что штрафом все злоключения активиста заканчиваются. На самом деле все только начинается. Нельзя взять кредит, выехать за границу. Трудно устроиться на работу, и просто — вылететь из университета. Следующее задержание обеспечивается штрафом в сто тысяч рублей и шаговой доступностью до уголовного дела, "волчьим билетом" и поражением в правах. Должностюку, а значит и нам, кроме медвежьего "денег нет, но вы держитесь" и хамско-полицейского "ну, ведь не убивают пока", посоветовать, в общем-то, нечего, а помочь копейкой — это и вовсе выше нашего коллективного разума, зато мы всегда готовы свернуть из бумажки кораблик или вылепить уточку из пластилина...
Четвертый Должностюк, у него претензия на аналитический склад ума, объясняет, что для перемен еще недостаточно "ада" и репрессии у нас точечные, а войны гибридные. Мы опять соглашаемся, мы ушли в несознанку, потому что нам страшно признать, что есть совсем неточечное дело "Сети", сшитое из подлогов, оговоров и пыток. Есть Крым, где второй раз в новой русской истории врагом объявлен целый народ. И есть две войны. Назвать их гибридными может только натуральный гибрид.
Может быть, мы и в самом деле гибриды? Если так, то понятно, почему у нас все не так, как у людей.
