Расскажу-ка несколько историй о неканонической Америке.
Пару недель назад у меня случился автомобильный казус с приговором: transmission slipping. Говоря по-русски: сцепление проскальзывает. Или коробка передач дышит на ладан. Умные люди в такой ситуации сразу машину меняют, а мне по разным причинам неохота. И вещи люблю старые, и деньги для другого нужны.
И подсказали мне золотого мастера по этому делу. Я ему звоню и спрашиваю, сколько примерно будет стоить замена коробки передач. А он, выспросив параметры машины, говорит: перезвони, мол, в понедельник, надо посчитать разные варианты. Звоню в понедельник, он, как мне кажется, не сразу меня узнает, а потом просит позвонить в среду. Не успел, наверное, занятой и востребованный. Звоню в среду, он чего-то тарахтит, мол, нет у него сейчас времени, да и вообще – и тут разговор прерывается.
Я, конечно, в некотором недоумении, грешу на свой английский, а через некоторое время принимаю решение заехать к нему в мастерскую и поговорить лицом к лицу. Нет, я прекрасно знаю, что без назначенного заранее appointment (встреча, прием) никто моей машиной заниматься не будет. Но я вроде как договориться о том, надо ли вообще делать и сколько вся эта лабуда стоит. Тем более что я вроде как по знакомству. По блату, по-нашему.
Приезжаю. Захожу. Сидит средних лет плотный мужичонка и разговаривает со стоящим механиком в спецовке (по рабоче-крестьянски говоря). Я напоминаю о себе в полутора словах – полутора, потому что на середине второго слова мой собеседник с диким криком вскакивает с места и, ругая меня, на чем свет стоит, бежит в открытую дверь гаража, мимо висящих на подъемниках машин; выскакивает на противоположную сторону здания в просвет распахнутых ворот. И оттуда продолжает вопить: I fuck you, понял? How about fuckin’ now?
Я вообще-то довольно невозмутимый мен, у меня школа в детстве уличная была не хуже нашего презика недоделанного, а то, что в Америке сумасшедших намного больше по ощущению, знаю прекрасно: места в больнице дорогие. Дома их держат. Но этот орущий на меня с той стороны здания и мельтешащий за машинами немного все-таки изумляет. До такой степени, что я даже пытаюсь объясниться и говорю с американской предупредительностью: может, я чего не так сказал, так это ничего, у меня, возможно, акцент или вообще английский не родной. А этот тип беснуется с той стороны гаража, бегает, выглядывая из-за машин, и кричит истошно: I fuck you и I fuck your English, вали отсюда по-хорошему, пока я тебя совсем не вы###л.
В России я давно бы бил парня в лицо, то есть еще полторы минуты назад, когда он начал меня с той стороны доставать. Но американская жизнь даже такого неуступчивого человека, как я, делает толерантным. И я уже ничего не говорю, но с нарастающим недоумением слежу за метаниями в просветах гаража золотых рук мастера, пока ко мне из производственного мрака не выходит тот первый механик и не говорит: вам лучше уйти. А что это с ним, участливо спрашиваю я. Тот только качает сумрачно головой и просит: теперь уже ничего не поделаешь, и вам бы надо уйти. И что мне делать: побегать за ним, поиграть в догонялки, поучить русскому, раз по-английски мы с ним разошлись во мнениях. Короче я постоял-постоял, а потом вышел и уехал, так и не поняв, что это было.
Вторая история никак не связана с первой. Она об американской медицине. У которой полно преимуществ, но есть и странности, смысла которых я не разумею. Начнем с того, что никаких бахил ни в больницах, ни в медицинских офисах (мини-поликлиниках) не предусмотрено. Я заходил в реанимацию, можно сказать, с улицы, вы вообще заходите к больному, когда хотите, в любое время дня и ночи, никто даже не спросит, кроме как обычного: чем я могу помочь. Но если вы думаете, что я буду воспевать американскую медицину, то, конечно, ошибаетесь.
Но так как история не началась, то скажу, что у американских гиппократов очень часто отсутствует понятие диеты. То есть делают мне полостную операцию, после которой, кстати говоря, через три часа гонят домой, потому что офис закрывается, а операцию мне делали, как у нас бы сказали, амбулаторно. То есть вытаскивают меня из наркозного сна (наркоза они не пожалели и даже переборщили, я просто не могу открыть глаза). Но черная тетка-медсестра свое дело знает туго: вставай, большой парень, мы закрываемся, давай до свиданья.
Я, видя белый свет в крапинку, качаясь и держась за порезанный бок, переваливаюсь в кресло на колесиках, и меня везут как в бреду по коридору. Но у стоящего на пути коляски врача по инерции спрашиваю: доктор, а когда и что мне можно есть. Почему мне не дает покоя еда, это другой вопрос, к Фрейду. То, что любите, то и ешьте, отвечает мясник. Я от неожиданности почти прихожу в себя от наркоза и вполне осмысленно переспрашиваю: все, что люблю (хотел сказать: и шашлык тоже можно, но говорить кебаб не хочется, и я говорю) и хот-доги можно (коих никогда не ел)? К чему вы привыкли, то и ешьте. И штрудель можно и кофе? Потому что никогда не пью кофе и не ем сладкого. Все, что любите и к чему привыкли. А у меня, между прочим, кишки наскоро сшиты, нитки еще не вытащены, мне в Александровской больнице, больше похожей на богадельню, по случаю куда менее серьезному, три дня прописывали диету номер 0. А это пюре на воде, как кот наплакал, и котлетка, в которой мясо не найдет ни один самый жестокий вегетарианец.
А тут тебя прямо с операционного стола запихивают в такси и разрешают есть хоть пончики с сахарной пудрой, хоть чахохбили или сациви.
Тем временем началась история. Заболело у меня как-то брюхо, причем не просто заболело, а так, как при аппендиците не болит (он у меня был), намного сильнее, да еще боль растет по экспоненте. Что через час дает возможность моей жене поставить диагноз: у тебя камень идет по мочеточнику или это почечная колика. И так как не помогают таблетки морфина (дайте мне морфина, дайте же морфина, шептала Анна Каренина), мы решаем ехать в emergency room (в Скорую помощь, по-нашему). И не вызывать 911 (мы это уже проходили, эта история часов на 6-7, причем бороться с болью начинают где-то ближе к концу, после разрешения всех формальностей). Поэтому мы 911, по которому наперегонки приезжают пожарные, полиция и скорая, а телефонист тебя не отпускает, пока полицейский своим ключом не откроет твою дверь, не вызываем, а идем к парковке.
Короче, садимся в машину и едем в госпиталь, до которого минут пять не больше, там – время неурочное, больных нет, я терпел эту экспоненту до 5 утра. Меня быстро помещают в палату и после одинаковых и утомительных объяснений трем разным докторам начинают таскать по различным исследованиям – тестам.
Здесь бы я должен сказать, что техническое оснащение американской медицины грандиозно, но я этого не говорю, потому что все те два-три часа, что меня обследуют, боль по уже указанной кривой продолжает расти.
Наконец приходит доктор (а я еще не сказал, что они в основном безо всяких халатов, в своей обычной одежде, то есть в медицинских офисах всегда, но порой и в больнице). И говорит: я вас поздравляю, тесты показали отрицательный результат: камней в мочеточниках нет, почечной колики тоже, и вообще мы ничего плохого не нашли. Спасибо, говорю, конечно, но у меня брюхо болит так, что я не ору, только исходя из русской интеллигентской традиции скрывать свои чувства. То, что вы ничего плохого не нашли, это хорошо, но у меня очень болит живот, док.
Тот в недоумении смотрит на меня, мол, что еще? Тесты уже сделали, что тебе еще надобно, старче; зовет еще одного врача в свитере, и они, посовещавшись, говорят: мы вам можем сделать тот же тест, но с контрастом. У вас нет аллергии на контраст? Нет, у меня вообще не бывает аллергии. И мне делают такой же тест, но с контрастом, тест, как вы уже, наверное, поняли, ничего не показывает, о чем мне мой доктор с уже знакомой победительностью докладывает.
И что мне прикажете делать, спрашиваю я, да ничего, говорит врач, мы сейчас вколем вам морфию до жопы (морфий здесь типа аспирина), вам станет полегче и поедете домой. Но ведь обезболивание не лечит? Нет. А как же быть с болью? Он пожал плечами: ваши тесты показали, что у вас все в порядке. Хокей, говорю, уже ощущая приход от морфия, и мне почти хорошо.
Чем все закончилось? Да ничем, морфий действовать перестал, мои таблетки помогали мало, а боль то росла, но пряталась серой мышкой; и я так продержался два дня, пока не попал к русской докторше из Ростова-на-Дону с жарким фрикативным "гэ", которая, выслушав первую часть моего рассказа, попросила снять майку и стала что-то искать на спине и груди. Ничего не найдя, кроме нескольких красных прыщиков в межреберном пространстве. Знаете, сказала мне врачиха из Ростова-на-Дону, полечу-ка я вас от опоясывающего лишая. Признаки неявные, но похоже. Боль может быть почти как при родах. Хуже не будет, а если поможет, то диагноз мой подтвердится. Но вы готовьтесь, может болеть и несколько месяцев.
Все так и оказалось – у меня был опоясывающий лишай, и она это увидела. Она увидела, потому что училась ставить диагнозы не на основе тестов на высокоточных приборах, а в ситуации, когда, кроме чернильницы, ничто никакой прибор не напоминает. А большинство американских врачей могут лечить только по итогам теста, тест показал то-то, это "то" можно и нужно лечить. Тест не показал ничего – и лечить нечего, да и нельзя. Ведь они больше всего боятся врачебной ошибки и суда, поэтому сами диагноз не ставят, ставит тест, а они дальше уже следуют процедуре.
Последняя история о конкуренции. Мол, американская система наиболее конкурентоспособна. Не знаю. Монополизм при этом никуда не исчезает. И из-за этого дикий перекос цен. Да, в ресторанчиках и кафе сетевых можно поесть типа за гроши. Но это в сетевых, которые полностью убили существование маленьких и оригинальных ресторанов на европейский манер, потому что предложили более низкие цены, чем эксклюзивные и семейные. Но выбор-то сделали американцы, у которых экономия – национальный вид спорта, типа нашей духовности.
Продукты и бензин – дешевы, как овощи и фрукты, но и эти продукты – конвейерного производства с рецептами длительного хранения, так что если покупать не на Farm, то, скорее всего, будет красиво и привычный привкус пластика по вкусу. Если говорить о таких вещах, как кабельный интернет или мобильная связь, то это раз в пять (на глаз, считать лень) дороже (!), чем в России. Потому что в таком большом городе, как Бостон, 2 (два!) поставщика оптоволокна, которые и держат запредельные цены. Относительно всего остального – массовый сегмент – дешев, но ассортимент с европейским не сравнится. В маленьком магазинчике на Лиговке, где мы покупали пылесос Ленке Коловской, выбор превышал то, что предлагают сетевые гиганты типа Best Buy.
К чему приводит отсутствие конкуренции – третья история. Понадобилось тут мне поменять евро, оставшиеся от одного гонорара в Европе, на доллары. Начал искать – никто не меняет. То есть почти никто. После долгого поиска нашел одно тревел-агентство в большом моле, созвонился, приехал, проверив перед выездом курс. Падает гадский евро, падает как желание после коитуса. Приезжаю, спрашиваю, сколько получу, и клерк мне говорит соотношение, от которого у меня глаза на лоб лезут. Пропорция не в сторону евро, а в сторону доллара. Причем отчетливо. Будто Хрущев к Америке по чугуну и стали примеривается. Как, почему, не посоветует ли он другой вариант обмена? Нет другого, говорит он. Во-первых, в нашей area (местности) я один. А потом я сомневаюсь, что кто-то в Штатах даст вам больше. Я, кстати, потом в банке своем спросил: и у них доллар дороже евро.
А вы говорите конкуренция – двигатель экономики. Я даже чек сфотографировал на память, чтобы никогда не забыть.