Ажиотаж вокруг выставки Серова кажется случайным (и случайным во многом является) и при этом симптоматичным. Случайным, так как на месте Серова мог оказаться совсем другой (не скажу любой) персонаж. Симптоматичность ажиотажа в том, что он обнаружил тревожное, истеричное (если не психопатическое) состояние российского общества.

Тревога российского общества обоснована: российское государство, как Штирлиц, на грани провала. Даже если этот провал не событие, привязанное к конкретной дате (он может случиться завтра, через год, через пять лет), его ощущение отчетливо и болезненно одновременно.

В этом смысле сумасшествие вокруг выставки Серова — это защитная реакция. Во многом естественная. Имеющая и не имеющая специфические черты, свойственные только России.

Возьмем реакцию американского общества на события 11 сентября 2001 года. Реакций, причем разных, конечно, было много. Но одна из них для нас характерна. Огромное число американцев вывесило государственные флаги на своих домах. Если кратко, они пытались восполнить брешь в символической силе американского государства. Атаки террористов Аль-Каиды с большим числом жертв и знаковым характером целей показали, попросту говоря, неготовность государства к этим атакам. И как бы покачнули государство. Американцы, вывесившие флаги, восполняли ущерб, восстанавливали равновесие, ставили заплатки на символическое пространство.

И одновременно являлись инструментом психологической компенсации: атаки произошли, никто не знал, не повторятся ли они завтра, а сделать что-то реально могли немногие. Остальные инстинктивно решились на символическое и психологическое действие.

Сказать, что сегодняшняя ситуация в России похожа на 11 сентября в Америке, будет преувеличением. Но ощущение, что страна находится на грани символического провала, реально. Дело не только в инфляции, в падении курса рубля и цены за баррель нефти. Угроза банкротства шире экономических трудностей. Большинство российских граждан, привыкших олицетворять себя с государством, ощущают, что государство, возможно, будет наказано (и они с ним) за выбранный и столь радостный еще вчера курс агрессивной экспансии. Граждане с радостью приветствовали оккупацию (для них — возвращение) Крыма, появление Русского мира (вежливый эквивалент реанимации российской империи), проявление силы в Сирии и Турции.

Но, несмотря на эту радость, тревога нарастает. А что если Путин переоценил свои силы? А если все это окончится не возвратом Россией своих колоний (братских республик), а потерей того, что есть: развалом России, резким падением уровня жизни, унижением державы и ее граждан?

Вот эта неуверенность, тревожность и есть тот фон, на котором случился хоровод вокруг Серова. Нежданно вспыхнувшая любовь к творчеству передвижника-традиционалиста — это попытка восстановить зашатавшееся символическое пространство российской государственности. Попытка, конечно, эмоциональная и сознательно не осмысленная. Но вполне понятная.

Выражение поддержки Серову — назовем так этот ажиотаж — это вполне пристойная и трудно критикуемая присяга на верность. Не Путину и Крыму, которые официально (да и неофициально тоже) будут поддерживаться еще, возможно, долго. Но Серов — это как бы национальная святыня, святыня особой складки: светская, так сказать — драгоценный камень часового механизма российской гордости и самоидентификации. Присягнуть Серову с той же страстью, с какой поддерживались политические авантюры, это, одновременно, и поддержка этих авантюр и дистанцирование от них.

Серов — это как бы одно из оснований российской гордости, но одновременно он в каком-то смысле шире и глубже Крыма и даже, страшно сказать, Путина. Он как бы "до": до Путина, до совка, до революции, до политики. Он более универсален, и выражение лояльности ему более безопасно и символично, что ли.

Это, повторим, защитная реакция.

Теперь — почему именно Серов? Случайно во многом. Серов далеко не идеальный объект для поклонения. Еврей по матери, скептически относившийся к православию, да и вообще к идее бога. Единственно, что привлекает в нем безоговорочно — его традиционность, реалистичность и счастливая дореволюционность (то есть опять же деполитизированность: портреты писал, фиксировал реальность, которой сейчас остро не хватает).

Понятно, что на месте Серова мог оказаться почти любой из художников-традиционалистов с ровной и понятной репутацией классика. Естественно, свою роль сыграл и визит Путина на выставку, но более совпало не место, а время.

Российское общество находится в состоянии тихой истерики: азартная ставка на возрождение русской империи может оказаться битой. Российское государство испытывает экономические и символические трудности, интуитивно ощущаемые обществом как очень опасные. Если не роковые. Водить в этой ситуации хороводы вокруг Серова, как будто он действительно национальный герой и выразитель эстетических вкусов 86 процентов — это самое малое, что может сделать сегодня российский обыватель.

Ведь любить искусство это еще не преступление?

Михаил Берг

Ошибка в тексте? Выделите ее мышкой и нажмите Ctrl + Enter