— Вы заявили, в частности, что Джо Байден и его окружение не могут смириться с мыслью, что Россия исчезнет. Вы имеете в виду, что Россия может распасться в результате проигрыша в войне против Украины?
— Я-то как раз считаю, что Россия не распадётся. Проблема в том, что этот кошмар преследует западных политиков. На мой взгляд, вероятность тотального распада минимальна. Но надо подходить с позиций того, что будущая свободная Россия необязательно останется в этих границах. Мне кажется, это очень правильный подход. Потому что он также оставляет свободу рук, скажем, Татарстану, Башкортостану...
Я не думаю, что это предрешено. Более того, я думаю, что там в итоге возобладают экономические факторы. Но очень важно сегодня не стоять на позициях единой и неделимой [России]. Кстати, во многом эти разногласия были с Навальным. Потому что моя позиция — и, в меньшей степени, Ходорковского — исходит из того, что изменение имперского характера России необходимо для её переформатирования.
А если вы отказываетесь от империи, вы должны согласиться с тем, что какие-то её части всё-таки могут уйти. Я думаю, что потери будут минимальные. Всё-таки экономические связи, очень много связей... Но очень важно сегодня зафиксировать, что это не является категорическим условием. Это заключение нового договора между территориями, которые будут свободной конфедерацией, например. Мне кажется, это правильно и психологически. Потому что строить неимперскую Россию, сохраняя имперские миазмы в голове, вряд ли получится.
— А когда, на ваш взгляд, Байден и его окружение — и вообще коллективный Запад — смогут с этим сценарием смириться и вполне спокойно допускать такую мысль?
— Для этого, к сожалению, требуются люди, которые смогут отойти от менталитета Холодной войны. Всё-таки представления Байдена и его команды во многом, как я говорил, сформированы в "треугольнике Киссинджера": Москва — Вашингтон — Пекин.
Поэтому они ещё не чувствуют себя достаточно комфортабельно — ну, Байден, наверное, и не может, даже более молодые члены команды [не могут] — в мире, где есть не только Германия, Англия и Франция, но вообще и Эстония есть, между прочим. И, кроме того, есть такие негосударственные объединения типа "Хамаса" или какой-нибудь "Аль-Каиды", которые тоже играют роль. Это — другой мир. Он по-настоящему многополярный. Не только три-четыре традиционных центра силы, вокруг которых все группируются, а на самом деле очень пёстрый, многоуровневый мир. Это мир XXI века. И в нём надо просто по-другому мыслить.
Я думаю, что на самом деле изменения неизбежны. Но пока мы видим эту администрацию заложником традиционного менталитета и попытки вот в это прокрустово ложе втиснуть представления, что Россия может развалиться. Точнее, крах режима обычно ведёт к центробежным процессам, это они знают, историю России там тоже проходили. Отмена крепостного права — поражение в Крымской войне, конституционная монархия — поражение в Японской войне, крах всего — и [династии] Романовых, и демократии — неудачи в Первой мировой войне, поражение в Холодной войне — и Афганистан, и распад СССР... Поэтому такой мощный удар, как победа Украины, приведёт, скорее всего, к изменению политического устройства России.
Мы считаем, что чем дальше откладывается этот момент, тем большая есть вероятность, что эти процессы примут более негативный характер. За счёт накопления негативной энергии. Больше людей погибнет, больше разрушений будет...
А американская администрация, как мне кажется, исходит из того, что "вот, мы пока у власти, а потом подумаем". Тут же ещё важно, что большинство европейских и американских политиков живут избирательными циклами: "Пока у нас выборы, мы не хотим принимать никаких решений".
— То есть единая Россия для них более предсказуемый игрок, чем какие-то новые непонятные государства?
— Да. Ну, и, кроме того, если она начнёт разваливаться, Китай усилится. Чёрт его знает, что с этим делать. У людей есть определённые конструкции в голове. И понятно, что Байдену за восемьдесят уже, да и остальная команда — люди, воспитанные в этом ключе. А нам нужны люди, которые — даже безотносительно возраста — готовы мыслить по-новому. Понимая, что мир сейчас так устроен. И мы сейчас видим раскол между восточной частью Запада и западной. И это опять связано с тем, что у них разное понимание того, как устроен мир. Просто генетическая память другая.
— Вы сказали, что, возможно, на месте нынешней России возникнет конфедерация.
— Я слово "конфедерация" использовал как наиболее подходящее. Я не могу загадывать. Есть, скажем, Федеративная Республика Германия, есть Соединенные Штаты Америки. Мы, скорее всего, должны прийти к какой-то такой форме.
— Значит, в любом случае построение новой России должно уже пойти "снизу", из регионов?
— Естественно. Должно быть согласие. Почему я говорю про Германию, например? Совершенно очевидно, что имперский центр в его нынешнем виде не может существовать, потому что он всегда является генератором сверхцентрализации и, соответственно, военной экспансии. Это всегда так бывает. Центр, собирающий мзду с регионов, должен оправдывать это накачиванием военной мускулатуры.
— Вы упомянули, что гипотетически некоторые регионы могут отделиться.
— Могут.
— Можете привести пример, кто, на ваш взгляд, на это способен?
— Я реагирую на то, что я читаю. Башкортостан, Татарстан, Дагестан, Чечня... Я подозреваю, что это маловероятно, но нельзя никоим образом заявлять, что этого не будет никогда. Это нормальная переговорная форма, процесс: "Давайте сядем, поговорим. Хотите уходить — ну, что теперь сделать? Подумайте, выгодно вам это или невыгодно".
