В среде российской оппозиции и среди западных аналитиков не затихает дискуссия относительно возможностей России по переводу экономики на военные рельсы.
Возможно Владимир Владимирович, как разведчик услышал запрос и в несвойственной ему манере, ответил на него честно и однозначно.
Перевод российской экономики на военные рельсы возможен исключительно на основе традиционных ценностей – тюрьмы, грабежа и шарашки. Другое дело, что как хронический троечник, он видимо не понял, что такими традиционными методами Сталин переводил на военные рельсы технологически современную, по меркам того времени, индустриальную, нерыночную, закрытую экономику при наличии неограниченной внешней поддержки в рамках Ленд-лиза. Которая, к тому же, предоставлялась практически безвозмездно.
В условиях нынешних санкций деиндустриализированную, рыночную, открытую экономику посредством схем уклонения и обхода санкций перевести на выпуск современной военной продукции в необходимых для решения провозглашаемых Медведевым задач невозможно. Они это сами прекрасно понимают. В противном случае не истерили бы со всех трибун по поводу предоставления Украине современного оружия и поддержки в его производстве ресурсами украинской экономики.
В обоснование этого могу представить как минимум шесть доказательств.
1.
Россия располагает ограниченными возможностями в области машиностроения.
Из всего рекордного объема ВВП за 2024 г. в 201,154 трлн. руб. общий объем машиностроения составляет всего 17 трлн. руб., что составляет 8,6%. Это при том, что по официальной статистике доля машиностроения в структуре ВВП за прошлый год – 6,9%. Из них, исходя из официальной статистики, доля отраслей ОПК не превышает 4 трлн. рублей, включая гражданскую продукцию. При этом, локализация и зависимость от импорта – либо высокая, либо критическая.
Промышленность практически не располагает мобилизационными мощностями, а многие производства гражданской продукции, по сути, являются отверточной сборкой.
2.
Продукция машиностроения в целом недостаточно конкурентоспособна и некачественна. Ряд технологий ОПК, как минимум десятки, попросту утрачены. ОПК может производить то, что он еще способен, а не то, что необходимо армии. Например, если информация о сегодняшней атаке на базы дальней авиации ВКС России подтвердится, то это означает не просто ущерб порядка двух миллиардов долларов, а критический ущерб для России, которая на сегодняшний день не в состоянии восстановить потерянное ни за какие деньги. Кстати, это также существенное изменение стратегического баланса сил, поскольку все пораженные самолеты являются носителями ЯО. Россия за период своего существования не только не смогла произвести самолеты подобного класса, но с большими усилиями произвести модернизацию всех существующих.
Что касается смежных отраслей для организации военного производства, а именно – станкостроения, электронной промышленности, химии и т.д., то в них количество утраченных технологий измеряется сотнями.
Западу достаточно принять жесткие меры по определению ответственности производителей и системы продаж и сервиса ряда изделий, критических для ОПК России, и российская военная экономика быстрее приедет в тупик, даже минуя станцию Шарашка.
Особенно критично для России было бы обязательное внедрение GPS-трекеров для критических компонентов, используемых Россией в ОПК. Перечень таких компонентов не превышает несколько сотен.
3.
Для организации полномасштабного производства военной продукции необходимы огромные инвестиции в НИОКР, развитие технологий и производство. Этими средствами Россия сегодня попросту не располагает. Российская экономика, определяющим содержанием которой является ГРАБЕЖ, таких ресурсов сформировать не смогла.
4.
Перевод гражданских отраслей машиностроения на выпуск военной продукции кроме финансовых и технологических проблем также упирается в проблему бенефициаров войны.
Путин предложил населению бенефиты от войны. И этот, на 90% полународ, с воодушевлением согласился быть бенефициаром войны, убийств и грабежа. Но при этом он согласился получить плоды войны в виде территорий, деньги и, как минимум, сохранение текущего уровня потребления.
Само по себе сочетание понятий "война" и "бенефициар войны", кроме нравственного противоречия, возможно лишь в условиях очень мощной экономики, которой Россия не располагает.
5.
Я сознательно не учитываю коррупционную составляющую, в разы удорожающую любые трансформации в нынешней российской экономике.
Когда Сергей Алексашенко комментирует специфику ценообразования в ОПК и конфликты на этой почве, то это означает два вида конфликтов.
Конфликт рынка и государства с одной стороны (речь об этом ниже) и конфликт внутри коррупции при перераспределении бенефитов от этой войны.
Стало быть, никакие инициативы ФБК и прочих борцов с коррупцией в нынешних условиях не могут восприниматься иначе, как форма поддержки путинского режима и войны, независимо от мотивации, лежащей в их основе.
6.
Исходя из ментальных особенностей российского руководства, перевод экономики на военные рельсы сопровождается огосударствливанием экономики, а не развитием частной инициативы, что снижает эффективность. И одновременно это должно содержать четкий выбор для российского бизнеса – нести ответственность в Европе или в США за соучастие в военных преступлениях с российской властью или нести ответственность в России. И это серьезные рычаги влияния на фронтменов Путина и главных бенефициаров войны.
Все это неплохо бы учитывать западным политикам, реагируя на любые угрозы, исходящие от России, особенно, когда в Вашингтоне, Берлине и других столицах говорят о невозможности военного поражения России, что является и целью и бальзамом для русских умов.
