Нож колет остриём. Горный пик режет жидкое небо вершиной. Политик, если он мастер, умеет отточить слово, сразить наповал его горячей, только что бурлящей, но вдруг охлаждённой вулканической твердью.
Или афоризм самого его проткнёт насквозь, насадив грубым чеком на свой железный, равнодушный штырь. Как с мединской "рашкой-говняшкой". Заставив автора, неуклюжего языка-переростка, оставленного на второй год, смущённо потеть очками, открывать по-рыбьи немой рот, махать ватными руками да длинными ногами в коротких и узких брюках. Поздно.
Остаться в истории афоризмом — высокий класс.
Юрий Николаевич Афанасьев, ушедший сегодня из жизни, для всех памятен "агрессивно-послушным большинством", брошенным в зал заседаний Верховного Совета СССР 27 мая 1989 года.
Три слова.
Кажется, мало. Но весят больше толстых, скучных книг. Потому что впитали в себя многое. Может быть, это резюме всей жизни в этой стране. Вся её изнанка и покрышка. Самая суть.
О ком они? Только о всегда согласных? Как бы это было просто!
Может, они, если и не совершенно "вне времени", то всё еще живут — не только в далёком мае 1989-го, но и в нашей осенней, уходящей в небытие истории России.
Спали в красной книжке посреди забытых страниц, фраз и лиц сухим цветком-закладкой. Ушёл Ю.Н. Афанасьев, оставил книгу, развернули и увидели, что слова живы.
Какая лёгкая ирония. Каков прощальный подарок автора. В день прокатившихся по вчерашней стране кривыми колёсами выборов.
Слова из того же далёкого выступления Ю.Н. Афанасьева — "отупляющее голосование большинством". Слушайте, великие победители крымчадалы — это вам и о вас. Вовремя послушных. Правильно агрессивных.
И о вашем российском начальстве — застывшем в коченелом величии, заморозившем будущее страны. О вашем начальстве с красным поминальным советским подбоем тоже сказано — "сталинско-брежневский Верховный Совет".
Мы крутим слоновую белую лапу старого советского приёмника "Сириус".
Он дышит нам в лицо сквозь пыльную ткань тёплым и нервным хрипом давно ушедшего, спорившего, кричавшего заседательного советского зала. С его волнующей новизной, давно ставшей забытым, сморщенным, никому не нужным прошлым.
Вспыхивают в памяти яркие слова. Человека в строгом костюме на трибуне. Застывшей над пропастью зала.
Оскорблённого. Задохнувшегося тошнотой возмущения. Покрасневшего. Вскипевшего разом яростью.
Человек уходит с трибун, из залов, со сцен, из эфиров. В античную тишину всё сказавшего прошлого. С прямой, твёрдой, непроницаемой для взгляда спиной.
Он уходит, оставив нас наедине с плохими временами. Положив на стол когда-то звеневшую острую шпагу своих слов.
